Český-jazyk.cz aneb studentský underground­

• povídka
• přeložil Alois Drábek
• název ruského originálu: Альбом

Titulární rada Kratětov, hubený a tenký jako admirálský stožár, vystoupil vpřed, a obraceje se k Žmychovu, řekl:
"Vaše excellence! V hloubi duše pohnuti a dojati vaším dlouholetým náčelnictvím a oteckou péčí... více než deset let trvající," napověděl Zakusin.
"Více než deset let trvající, my, vaši podřízení v dnešní významný pro nás... den... přinášíme vaší excellenci na znamení naší úcty a hluboké vděčnosti toto album s našimi fotografiemi a přejeme si, abyste během vašeho vynikajícího života ještě dlouho - dlouho, do samé smrti nás neopouštěl... svými oteckými radami na cestě pravdy a progressu..." dodal Zakusin a setřel na okamžik mu vystoupivší pot na čele; bylo viděti, že by byl rád mluvil a dle všeho měl řeč připravenu. "I nechť," končil, "působíte ještě dlouho - dlouho na dráze génia, práce a obecného sebepoznání!"
Po levé vrásčité tváři Žmychově popolezla slza.
"Pánové!" pravil třesoucím se hlasem. - "Neočekával jsem, nikterak jsem nemyslil, že budete oslavovati mé skromné jubileum... Jsem dojat... ano... velmi. Nezapomenu té chvíle do smrti a věřte... věřte, přátelé, že nikdo nepřeje vám většího dobra, než já... A jestliže se někdy něco stalo, bylo to jen k vašemu prospěchu..."
Žmychov, skutečný státní rada, poceloval se s titulárním radou Kratěrovem, který takové cti neočekávaje, nadšením pobledl. Potom náčelník učinil rukou pohyb, jenž značil, že pohnutím nemůže mluviti a zaplakal, jakoby mu drahé album nedávali, ale brali. Na to, uspokojiv se poněkud, řekl ještě několik procítěných slov, stiskl všem ruku a při hlučném volání sešel dolů, sedl do kočáru a, provázen žehnáním, odejel. Sedě v kočáře, pocítil v prsou nával neznámých dosud radostných citů a ještě jednou se rozplakal.
Doma ho očekávaly nové radosti. Rodina jeho, přátelé a známí ustrojili mu takovou ovaci, že se všem zdálo, jakoby opravdu přinesl vlasti velmi mnoho prospěchu, a že kdyby ho nebylo na světě, bylo by s ní zle. Jubilejní oběd sestával z přípitků, řečí, objímání a slz. Slovem, Žmychov nikterak neočekával, že jeho zásluhy budou tak srdečně přijaty.
"Pánové," řekl před desertem, "přede dvěma hodinami byl jsem odměněn za všecko strádání, které nutno prožíti člověku, který slouží, abych řekl, ne formě, ne liteře, ale povinnosti. Po celou dobu své služby řídil jsem se principem: obecenstvo není pro nás, ale my pro obecenstvo. A dnes se mi dostalo vysoké odměny! Moji podřízení mně darovali album... Zde jest! Jsem dojat."
Slavnostní fysiognomie se naklonily k albu a počaly je prohlížeti.
"Hezoučké album!" pravila dcera Žmychova, Olga. "Myslím, že as padesát rublů stojí. O, jaká krása! Ty, tatínku, dej mi to album. Slyšíš? Schovám je. Takové hezoučké."
Po obědě Olečka odnesla album do svého pokoje a zavřela je do stolu. Druhého dne vyndala z něho úředníky, rozházela je po zemi a místo nich umístila své přítelkyně z institutu. Úřední uniformy učinily místo bílým pelerinkám. Kolja, synek jeho excellence, sebral úředníky a obarvil jejich oděv červenou barvou. Bezvousým namaloval zelené kníry a bezbradým - skořicové brady.
Když již nebylo co malovati, vystříhal z fotografií postavy, propíchal jim špendlíkem oči a počal si s nimi hráti na vojáky.
Vystřihnuv titulárního radu Kratěrova, připevnil ho na škatulku ze sirek a v takovém stavu přinesl ho otci do kabinetu.
"Tatínku, pomník! Podívej se!"
Žmychov se dal do smíchu až se rozhoupal, a pohnut, políbil Kolju v tvářičku.
"Nu jdi, čtveráku, a ukaž to mamince, ať i ona se podívá."

Album v ruském originálu (Альбом)

Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал:
- Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями...
- Более чем в продолжение целых десяти лет, - подсказал Закусин.
- Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас... тово... день подносим вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас...
- Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса... - добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему, очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. - И да развевается, - кончил он, - ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания!
По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза.
- Господа! - сказал он дрожащим голосом. - Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей... Я тронут... даже... весьма... Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте... верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я... А ежели что и было, то для вашей же пользы...
Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали... Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал.
Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги будут приняты так близко к сердцу.
- Господа! - сказал он перед десертом. - Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом... Вот! Я тронут.
Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать.
- А альбом хорошенький! - сказала дочь Жмыхова, Оля. - Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка, отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу... Такой хорошенький.
После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол, и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым - коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу.
- Папа, монумент! Погляди!
Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос Колину щечку.
- Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.